Читать интересную книгу Берлинская флейта [Рассказы; повести] - Анатолий Гаврилов

Наш ребенок тоже боялся машин.

Объявили продажу дома, но покупателей не нашлось.

Машины размножались, грохот усиливался, шоссе расширялось, вплотную подошло к окнам.

Муж отменил ночные дежурства.

— Это бесполезно, — сказал он. — Нужно их полюбить, и тогда все устроится.

Вечерами, когда солнце бросало прощальные лучи в наши грязные окна, он вынуждал нас опускаться на колени лицом к шоссе и повторять:

— Мы вас любим… мы любим вас…

Февральской ночью в наш домик врезался самосвал, они погибли, а я выжила.

Собственно говоря, они не погибли, а только видоизменились, снова став облаками.

Весело резвятся они в голубом небе, то совсем близко опускаясь ко мне, то улетая, исчезая…

А сегодня я наконец-то завершила свой многолетний труд, свою «Песнь о машинах»…

Петь в любом темпе.

Кармен-сюита

С. Беринскому

Посмотрев фильм-балет «Кармен-сюита» (постановка кубинского балетмейстера Алонсо, музыка Бизе — Щедрина), сцепщик вагонов станции Дебальцево Виктор Дудкин решил познакомиться с Майей Плисецкой.

Какими должны быть манеры, одежда, речь — проблем и вопросов перед поездкой в столицу было немало.

Дудкин волновался.

В поезде так часто ходил курить, что проводница сказала:

— Ходит и ходит, бенера.

В Москве было сыро, холодно, срывался снег, Плисецкой нигде не было, к вечеру Дудкин совсем позеленел, ночь провел на вокзале, а утром уехал домой.

Жизнь пошла прежняя, обычная: вагоны, рельсы, стрелки, автосцепки, рукава, колеса, башмаки, но Плисецкая не забывалась.

Как-то ночью, вися на подножке осаживаемого вагона, Дудкин задумался о ней, зазевался и сбил вагоном деповские ворота. Сварили и повесили новые ворота — он и новые сбил.

Нужно было уходить с железной дороги.

Дудкин рассчитался и уехал в Москву — теперь уже навсегда.

В поезде он случайно разговорился с пожилым человеком по имени Арнольд Вятич.

— Плисецкая? — усмехнулся Арнольд Вятич. — Зачем она тебе? Ты лучше сходи на ВДНХ, посмотри наши достижения и возвращайся домой — так будет лучше.

Но Виктор смотрел в окно и думал о своем.

С помощью Арнольда Вятича он устроился дворником, получил лимитную прописку и служебную комнату.

Плисецкая была в Японии.

Стояла осень, желтые листья медленно кружились в прохладном северном небе, сливаясь с золотом маковок и крестов.

После работы Дудкин шел гулять.

«Падает снег, — напевал он, — ты не придешь сегодня вечером. Падает снег… я умираю…»

Снег действительно все чаще и чаще выпадал — надвигалась зима. Здесь она начиналась значительно раньше, чем там, дома, в Дебальцеве.

После ноябрьских праздников ЖЭК возглавил новый начальник — майор в отставке Петр Степанович Стучик.

Новый начальник круто развернул жэковскую жизнь в сторону дегазации, ракетно-ядерных инсценировок, родственных чувств к далекой партии МПЛА и любви к известному поэту-горцу, которого Стучик почему-то именовал Ганзапом.

Умер Арнольд Вятич.

Из Японии Плисецкая уехала в Италию.

Зима выдалась капризная: то страшные морозы, то неожиданные оттепели, то бесконечные снегопады.

Дудкин был переброшен на участок, где жили иностранные специалисты, — убирать снег и скалывать лед там приходилось особо тщательно.

К вечеру от лопаты и лома дрожали руки и ноги.

В январе Дудкин простудился, но температуры не было.

Больничный не дали.

Простуда тянулась весь январь, а в феврале он заметил, что стал хуже видеть, слышать и произносить слова, к тому же на животе стал расти какой-то коричневый гребень.

— Ничего страшного, — ответили в поликлинике.

По дороге из поликлиники его забрали в вытрезвитель, где ночью он был избит каким-то пьяным.

Он стал еще хуже видеть и слышать и уже совершенно не мог на жэковских политзанятиях произнести слово «МПЛА» или слово «Зимбабве».

— Что-то ты, брат, совсем запаршивел, — говорил ему начальник ЖЭКа Петр Степанович Стучик.

Гребень на животе рос, выпирался под бушлатом.

— Скоро наш Дудкин рожать будет! — смеялись дворничихи.

В конце февраля его из ЖЭКа уволили, но еще весь март использовали для вывозки льда и снега.

А в конце марта вместе с последними глыбами льда и снега его вывезли за город, больше его никто не видел.

Чемоданчик

Серым ноябрьским вечером слесарь службы сжиженного газа Николай Могильный вышел из автобуса «Драмтеатр — Известковый» и пошел домой.

При нем было шестьдесят рублей получки, бутылка вина и кусок колбасы.

Он шел и думал: сейчас приду домой, растоплю печь, нагрею воды, искупаюсь, простирну белье, поужинаю и лягу спать, а завтра утром позавтракаю и поеду на демонстрацию, а после демонстрации, если ничего непредвиденного не случится, приеду домой, пообедаю, посмотрю телевизор и лягу спать.

Он оглянулся и увидел, что за ним идут поселковые хулиганы.

Он пошел быстрее — они тоже.

Он побежал — они побежали.

Тогда он сдернул с головы свою зеленую шляпу и еще более припустил. Он уже подбегал к своей калитке, как вдруг его слесарный чемоданчик распахнулся и на землю с грохотом посыпался инструмент.

Наверное, нужно было продолжать бежать, но Николай остановился, замешкался и был настигнут, избит и ограблен.

Когда все кончилось, он собрал инструмент, приполз в землянку, заполз на диван и натянул на голову одеяло.

Лежал, стонал, уснул…

Проснулся, посмотрел в мутное зеркало, выключил свет и снова лег.

В землянке было сыро и холодно, за кривым окошком дрожала голая вишня и были видны далекие, дрожащие, предпраздничные городские огни…

— С наступающим праздником, чемоданчик, — сказал Николай, обращаясь во тьму. — Молодец, удружил, спасибо… то тебя не откроешь, то ты сам открываешься… Зачем открылся? Нашел где открываться! Ты здесь пять лет живешь, а я, слава богу, сорок пять, и я, наверное, получше тебя знаю наш Известковый! Тут всегда известь висела, тут никогда не знаешь, когда, за что и от кого получишь! Не так сказал — по мусалам, не так посмотрел — по мусалам, молчишь — по мусалам…

Открылся он! А я бы убежал! А где вино, колбаса, деньги? А как я завтра с такой рожей на демонстрацию пойду? А мне нельзя не пойти, я флаг записан нести, и у меня есть прогул в октябре и свежая жалоба от абонента, которому я плохо устранил утечку газа!

Надо же думать немного! Нашел где открываться! Тут разговор короткий: открылся — получи!

Молчишь, фибровый? Что тебе нужно? То тебя не откроешь, то ты сам открываешься! На отдых захотел? Рано — мне тебя на десять лет выдали! А может, тебе надоело быть чемоданчиком слесаря жидкого газа? А что тебе хочется? Может, тебе хочется быть чемоданчиком техника жидкого газа? Инженера? Управляющего? А на свалку тебе не хочется — к дохлым собакам и кошкам?

Молчишь? Может, я к тебе плохо отношусь? А ты видел, как по утрам избивает свой чемоданчик Вашура? А в лучшем ли положении чемоданчик Жижомы? А где они были, что они видели? Нигде и ничего! А ты со мной в Горловке побывал, и в Дебальцеве! Не каждый чемоданчик бывал в других городах. Ты со мной и в пансионате жидкого газа отдыхал! Не каждый чемоданчик отдыхал в пансионате!

Молчишь? Стыдно? А может, тебе надоело быть чемоданчиком Могильного? Может, тебе скучно с Могильным? Может, тебе хочется разгульной жизни? Может, тебе хочется быть чемоданчиком Вашуры или Жижомы? Так иди к ним! Иди — я не держу! Иди к Вашуре, иди к Жижоме! Иди, вымогай с ними деньги у абонентов, пей, гуляй, веселись, но учти — наступит похмельное утро, и ребра твои затрещат!

Может, и мне тебя бить по утрам? Зачем открылся? Дать тебе сейчас?

Молчишь? А может, ты презираешь меня? Может, и ты считаешь меня гнидой и недоноском, которого можно гонять по улицам, бить и грабить?

Молчишь? А может, ты тоже боишься? Может, ты тоже дрожишь? Так ты скажи — вместе будем дрожать и как-нибудь додрожим остаток своей недоносной жизни…

А может, нам уехать отсюда? Может, нам продать нашу землянку и уехать куда-нибудь, где нас еще не знают? Может, нам переехать с тобой в поселок Шлаковый или Кирпичный? Может, там у нас будет другая жизнь?

А может, ты нуждаешься в дамской сумочке? Так ты скажи, и я тебе ее куплю! Займу у Жижомы или Вашуры — и куплю! Какую скажешь — такую и куплю! Я видел в уцененном приличные дамские сумочки — вот и сходим туда!

Молчишь? Или ты хочешь, чтобы я завтра вечером вышел на улицу Резервуарную с ножом? Но что это изменит, чемоданчик? Разве от этого наш Известковый станет лучше?

Молчишь? Презираешь?

…В землянке было сыро и холодно, за кривым окошком дрожала голая вишня и были видны дрожащие предпраздничные городские огни…